Неточные совпадения
Горница была большая, с голландскою печью и перегородкой. Под образами стоял раскрашенный узорами стол, лавка и два
стула. У входа был шкафчик с посудой. Ставни были закрыты, мух было мало, и так чисто, что Левин позаботился о том, чтобы Ласка, бежавшая дорогой и купавшаяся
в лужах, не натоптала пол, и указал ей место
в углу у двери. Оглядев горницу, Левин вышел
на задний двор. Благовидная молодайка
в калошках, качая пустыми ведрами
на коромысле, сбежала впереди его зa водой к колодцу.
— Вот неразлучные, — прибавил Яшвин, насмешливо глядя
на двух офицеров, которые выходили
в это время из комнаты. И он сел подле Вронского, согнув острыми
углами свои слишком длинные по высоте
стульев стегна и голени
в узких рейтузах. — Что ж ты вчера не заехал
в красненский театр? — Нумерова совсем недурна была. Где ты был?
С молитвой поставив свой посох
в угол и осмотрев постель, он стал раздеваться. Распоясав свой старенький черный кушак, он медленно снял изорванный нанковый зипун, тщательно сложил его и повесил
на спинку
стула. Лицо его теперь не выражало, как обыкновенно, торопливости и тупоумия; напротив, он был спокоен, задумчив и даже величав. Движения его были медленны и обдуманны.
Катерина Ивановна бросилась к окну; там,
на продавленном
стуле,
в углу, установлен был большой глиняный таз с водой, приготовленный для ночного мытья детского и мужниного белья.
При входе Сони Разумихин, сидевший
на одном из трех
стульев Раскольникова, сейчас подле двери, привстал, чтобы дать ей войти. Сначала Раскольников указал было ей место
в углу дивана, где сидел Зосимов, но, вспомнив, что этот диван был слишком фамильярноеместо и служит ему постелью, поспешил указать ей
на стул Разумихина.
Катерина Ивановна взяла Лидочку, сняла со
стула мальчика и, отойдя
в угол к печке, стала
на колени, а детей поставила
на колени перед собой.
В углу на стуле сидел Заметов, привставший при входе гостей и стоявший
в ожидании, раздвинув
в улыбку рот, но с недоумением и даже как будто с недоверчивостью смотря
на всю сцену, а
на Раскольникова даже с каким-то замешательством.
Мебель соответствовала помещению: было три старых
стула, не совсем исправных, крашеный стол
в углу,
на котором лежало несколько тетрадей и книг; уже по тому одному, как они были запылены, видно было, что до них давно уже не касалась ничья рука; и, наконец, неуклюжая большая софа, занимавшая чуть не всю стену и половину ширины всей комнаты, когда-то обитая ситцем, но теперь
в лохмотьях, и служившая постелью Раскольникову.
В большой комнате
на крашеном полу крестообразно лежали темные ковровые дорожки, стояли кривоногие старинные
стулья, два таких же стола;
на одном из них бронзовый медведь держал
в лапах стержень лампы;
на другом возвышался черный музыкальный ящик; около стены, у двери, прижалась фисгармония,
в углу — пестрая печь кузнецовских изразцов, рядом с печью — белые двери...
Огни свеч расширили комнату, — она очень велика и, наверное, когда-то служила складом, — окон
в ней не было, не было и мебели, только
в углу стояла кадка и
на краю ее висел ковш. Там, впереди, возвышался небольшой,
в квадратную сажень помост, покрытый темным ковром, — ковер был так широк, что концы его, спускаясь
на пол, простирались еще
на сажень.
В средине помоста — задрапированный черным
стул или кресло. «Ее трон», — сообразил Самгин, продолжая чувствовать, что его обманывают.
Блестели золотые, серебряные венчики
на иконах и опаловые слезы жемчуга риз. У стены — старинная кровать карельской березы, украшенная бронзой, такие же четыре
стула стояли посреди комнаты вокруг стола. Около двери,
в темноватом
углу, — большой шкаф, с полок его, сквозь стекло, Самгин видел ковши, братины, бокалы и черные кирпичи книг, переплетенных
в кожу. Во всем этом было нечто внушительное.
В зеркале Самгин видел, что музыку делает
в углу маленький черный человечек с взлохмаченной головой игрушечного чертика; он судорожно изгибался
на стуле, хватал клавиши длинными пальцами, точно лапшу месил, музыку плохо слышно было сквозь топот и шарканье ног, смех, крики, говор зрителей; но был слышен тревожный звон хрустальных подвесок двух люстр.
Говоря, он сбросил пальто
на стул, шапку метнул
в угол на диван, а ботики забыл снять и этим усилил неприязненное чувство Самгина к нему.
Большой овальный стол был нагружен посудой, бутылками, цветами, окружен
стульями в серых чехлах;
в углу стоял рояль,
на нем — чучело филина и футляр гитары;
в другом
углу — два широких дивана и над ними черные картины
в золотых рамах.
В углу теплилась лампада; по стенам стояли волосяные
стулья;
на окнах горшки с увядшими цветами да две клетки,
в которых дремали насупившиеся канарейки.
В глазах был испуг и тревога. Она несколько раз трогала лоб рукой и села было к столу, но
в ту же минуту встала опять, быстро сдернула с плеч платок и бросила
в угол за занавес,
на постель, еще быстрее отворила шкаф, затворила опять, ища чего-то глазами по
стульям,
на диване — и, не найдя, что ей нужно, села
на стул, по-видимому,
в изнеможении.
Опять появились слуги: каждый нес лакированную деревянную подставку, с трубкой, табаком, маленькой глиняной жаровней, с горячими
углями и пепельницей, и тем же порядком ставили перед нами. С этим еще было труднее возиться. Японцам хорошо, сидя
на полу и
в просторном платье, проделывать все эти штуки: набивать трубку, закуривать
углем, вытряхивать пепел; а нам каково со
стула? Я опять вспомнил угощенье Лисицы и Журавля.
Комната девушки с двумя окнами выходила
в сад и походила
на монашескую келью по своей скромной обстановке: обтянутый пестрым ситцем диванчик у одной стены, четыре
стула, железная кровать
в углу, комод и шкаф с книгами, письменный стол, маленький рабочий столик с швейной машиной — вот и все.
Занавеска отдернулась, и Алеша увидел давешнего врага своего,
в углу, под образами,
на прилаженной
на лавке и
на стуле постельке. Мальчик лежал накрытый своим пальтишком и еще стареньким ватным одеяльцем. Очевидно, был нездоров и, судя по горящим глазам,
в лихорадочном жару. Он бесстрашно, не по-давешнему, глядел теперь
на Алешу: «Дома, дескать, теперь не достанешь».
Митя встал и перешел с своего
стула в угол, к занавеске, прилег
на большой накрытый ковром хозяйский сундук и мигом заснул.
Чертопханов снова обратился к Вензору и положил ему кусок хлеба
на нос. Я посмотрел кругом.
В комнате, кроме раздвижного покоробленного стола
на тринадцати ножках неровной длины да четырех продавленных соломенных
стульев, не было никакой мебели; давным-давно выбеленные стены, с синими пятнами
в виде звезд, во многих местах облупились; между окнами висело разбитое и тусклое зеркальце
в огромной раме под красное дерево. По
углам стояли чубуки да ружья; с потолка спускались толстые и черные нити паутин.
Я отворил окно — день уж начался, утренний ветер подымался; я попросил у унтера воды и выпил целую кружку. О сне не было и
в помышлении. Впрочем, и лечь было некуда: кроме грязных кожаных
стульев и одного кресла,
в канцелярии находился только большой стол, заваленный бумагами, и
в углу маленький стол, еще более заваленный бумагами. Скудный ночник не мог освещать комнату, а делал колеблющееся пятно света
на потолке, бледневшее больше и больше от рассвета.
В канцелярии,
в углу, кто-то лежал
на стульях и стонал; я посмотрел — молодой человек красивой наружности и чисто одетый, он харкал кровью и охал; частный лекарь советовал пораньше утром отправить его
в больницу.
Ольга Порфирьевна уже скончалась, но ее еще не успели снять с постели. Миниатюрная головка ее, сморщенная, с обострившимися чертами лица, с закрытыми глазами, беспомощно высовывалась из-под груды всякого тряпья, наваленного ради тепла; у изголовья,
на стуле, стоял непочатый стакан малинового настоя.
В углу, у образов, священник,
в ветхой рясе, служил панихиду.
По возвращении
на родину его тоже сопровождали злые духи:
в его квартире все предметы — столы,
стулья, подсвечники, горшки и бутылки — жили своей собственной жизнью, передвигались, стучали, летали из
угла в угол.
Встав со
стула, она медленно передвинулась
в свой
угол, легла
на постель и стала вытирать платком вспотевшее лицо. Рука ее двигалась неверно, дважды упала мимо лица
на подушку и провела платком по ней.
Увидев князя, которого «очевидно не ожидала» встретить здесь
на стуле,
в углу, Аглая улыбнулась как бы
в недоумении.
В зале было довольно чисто.
В углу стояло фортепиано, по стенам ясеневые
стулья с плетенками, вязаные занавески
на окнах и две клетки с веселыми канарейками.
В углу, между соседнею дверью и круглою железною печкою, стояла узкая деревянная кроватка, закрытая стеганым бумажным одеялом; развернутый ломберный стол,
на котором валялись книги, листы бумаги, высыпанный
на бумагу табак, половина булки и тарелка колотого сахару со сверточком чаю; три
стула, одно кресло с засаленной спинкой и ветхая этажерка,
на которой опять были книги, бумаги, картузик табаку, человеческий череп, акушерские щипцы, колба, стеклянный сифон и лакированный пояс с бронзовою пряжкой.
Она привела его
в свою комнату, убранную со всей кокетливостью спальни публичного дома средней руки: комод, покрытый вязаной — скатертью, и
на нем зеркало, букет бумажных цветов, несколько пустых бонбоньерок, пудреница, выцветшая фотографическая карточка белобрысого молодого человека с гордо-изумленным лицом, несколько визитных карточек; над кроватью, покрытой пикейным розовым одеялом, вдоль стены прибит ковер с изображением турецкого султана, нежащегося
в своем гареме, с кальяном во рту;
на стенах еще несколько фотографий франтоватых мужчин лакейского и актерского типа; розовый фонарь, свешивающийся
на цепочках с потолка; круглый стол под ковровой скатертью, три венских
стула, эмалированный таз и такой же кувшин
в углу на табуретке, за кроватью.
Каждый раз он прямо проходил
в угол к печке и там садился
на стул.
Человек медленно снял меховую куртку, поднял одну ногу, смахнул шапкой снег с сапога, потом то же сделал с другой ногой, бросил шапку
в угол и, качаясь
на длинных ногах, пошел
в комнату. Подошел к
стулу, осмотрел его, как бы убеждаясь
в прочности, наконец сел и, прикрыв рот рукой, зевнул. Голова у него была правильно круглая и гладко острижена, бритые щеки и длинные усы концами вниз. Внимательно осмотрев комнату большими выпуклыми глазами серого цвета, он положил ногу
на ногу и, качаясь
на стуле, спросил...
В комнате, с тремя окнами
на улицу, стоял диван и шкаф для книг, стол,
стулья, у стены постель,
в углу около нее умывальник,
в другом — печь,
на стенах фотографии картин.
Несколько
стульев, комод для белья,
на нем маленькое зеркало, сундук с платьем, часы
на стене и две иконы
в углу — вот и все.
В следующей комнате, куда привел хозяин гостя своего, тоже висело несколько картин такого же колорита; во весь почти передний
угол стояла кивота с образами;
на дубовом некрашеном столе лежала раскрытая и повернутая корешком вверх книга,
в пергаментном переплете; перед столом у стены висело очень хорошей работы костяное распятие;
стулья были некрашеные, дубовые, высокие, с жесткими кожаными подушками.
Или вечером сидишь один с сальной свечой
в своей комнате; вдруг
на секунду, чтоб снять со свечи или поправиться
на стуле, отрываешься от книги и видишь, что везде
в дверях, по
углам темно, и слышишь, что везде
в доме тихо, — опять невозможно не остановиться и не слушать этой тишины, и не смотреть
на этот мрак отворенной двери
в темную комнату, и долго-долго не пробыть
в неподвижном положении или не пойти вниз и не пройти по всем пустым комнатам.
Как буря, влетает
в крохотную редакцию Гиляй —
В.А. Гиляровский, — схватывает
стул,
на котором сидит сотрудник, поднимает его выше головы и относит
в другой
угол.
Она села опять
на стул. Степан Трофимович крепко держал ее за руку. Долго она не позволяла ему говорить. Он поднес руку ее к губам и стал целовать. Она стиснула зубы, смотря куда-то
в угол.
Верховенский замечательно небрежно развалился
на стуле в верхнем
углу стола, почти ни с кем не поздоровавшись. Вид его был брезгливый и даже надменный. Ставрогин раскланялся вежливо, но, несмотря
на то что все только их и ждали, все как по команде сделали вид, что их почти не примечают. Хозяйка строго обратилась к Ставрогину, только что он уселся.
Он не решался лечь, но я настоял. Настасья принесла
в чашке уксусу, я намочил полотенце и приложил к его голове. Затем Настасья стала
на стул и полезла зажигать
в углу лампадку пред образом. Я с удивлением это заметил; да и лампадки прежде никогда не бывало, а теперь вдруг явилась.
— Могли; должны были! Для вас тут нет другой постели, а я заняла вашу. Вы не должны были ставить меня
в фальшивое положение. Или вы думаете, я приехала пользоваться вашими благодеяниями? Сейчас извольте занять вашу постель, а я лягу
в углу на стульях…
— Половина десятого, — возгласил он тихим голосом и, сложив принесенное платье
в углу на стуле, поднес
на тарелке записку, маленькую бумажку, незапечатанную, с двумя строчками карандашом. Пробежав эти строки, Николай Всеволодович тоже взял со стола карандаш, черкнул
в конце записки два слова и положил обратно
на тарелку.
— Сигарку, вечером, у окна… месяц светил… после беседки…
в Скворешниках? Помнишь ли, помнишь ли, — вскочила она с места, схватив за оба
угла его подушку и потрясая ее вместе с его головой. — Помнишь ли, пустой, пустой, бесславный, малодушный, вечно, вечно пустой человек! — шипела она своим яростным шепотом, удерживаясь от крику. Наконец бросила его и упала
на стул, закрыв руками лицо. — Довольно! — отрезала она, выпрямившись. — Двадцать лет прошло, не воротишь; дура и я.
— Люди из бумажки; от лакейства мысли всё это, — спокойно заметил Шатов, присев
в углу на стуле и упершись обеими ладонями
в колени.
Кириллов опять уселся
на стул и опять уперся глазами
в угол.
Gnadige Frau, поняв из этого, что Юлия Матвеевна желает, чтобы она удалилась, исполнила ее желание и, выйдя
в коридор, поместилась
на стуле около комнаты больной. Прошло с час времени. Юлия Матвеевна заметно начала свободнее дышать, потом вдруг указала
на лежавшие
в углу валяные туфли.
В единственной чистой комнате дома, которая служила приемною, царствовала какая-то унылая нагота; по стенам было расставлено с дюжину крашеных
стульев, обитых волосяной материей, местами значительно продранной, и стоял такой же диван с выпяченной спинкой, словно грудь у генерала дореформенной школы;
в одном из простенков виднелся простой стол, покрытый загаженным сукном,
на котором лежали исповедные книги прихода, и из-за них выглядывала чернильница с воткнутым
в нее пером;
в восточном
углу висел киот с родительским благословением и с зажженною лампадкой; под ним стояли два сундука с матушкиным приданым, покрытые серым, выцветшим сукном.
Гораздо больше нравился мне октавист Митропольский; являясь
в трактир, он проходил
в угол походкой человека, несущего большую тяжесть, отодвигал
стул пинком ноги и садился, раскладывая локти по столу, положив
на ладони большую, мохнатую голову. Молча выпив две-три рюмки, он гулко крякал; все, вздрогнув, повертывались к нему, а он, упираясь подбородком
в ладони, вызывающе смотрел
на людей; грива нечесаных волос дико осыпала его опухшее, бурое лицо.
Икону поставили
в передний
угол на два
стула, прикрытые чистой простыней, по бокам киота встали, поддерживая его, два монаха, молодые и красивые, подобно ангелам — ясноглазые, радостные, с пышными волосами.
В углу около изразцовой печи отворилась маленькая дверь,
в комнату высунулась тёмная рука, дрожа, она нащупала край лежанки, вцепилась
в него, и, приседая, бесшумно выплыл Хряпов, похожий
на нетопыря,
в сером халате с чёрными кистями. Приставив одну руку щитком ко лбу, другою торопливо цапаясь за
углы шкафов и спинки
стульев, вытянув жилистую шею, открыв чёрный рот и сверкая клыками, он, качаясь, двигался по комнате и говорил неизменившимся ехидно-сладким, холодным говорком...